Я – снайпер. В боях за Севастополь и Одессу - Страница 74

На службе дела тоже складывались неплохо. Посетив городскую комендатуру, я получила там талоны на сухой паек и на поселение в общежитие Наркомата обороны на улице Стромынка. Там мне выделили комнату в 16 квадратных метров. Затем я представилась новому начальству в 32-й гвардейской дивизии ВДВ. Меня направили в учебный центр снайпером-инструктором. В моем подчинении находилась группа из тридцати солдат, уже отобранных в подразделениях дивизии по результатам стрельб в учебном отряде. Предстояло в течение месяца обучать их основным приемам меткой стрельбы, читать краткий курс баллистики и маскировки на местности, три раза в неделю проводить занятия на стрельбище, расположенном на территории центра.

При всем при том в большом городе Москве я была совершенно одна. Никаких родственников, друзей, знакомых. Лишь встречи с Михайловым случались более или менее регулярно. Приходилось вместе с ним, на его машине, с его шофером выезжать на разные общественные мероприятия. Николай Александрович уже не скрывал своей симпатии ко мне. Только меня это вовсе не радовало. Я жила воспоминаниями о погибшем супруге. В моем сердце никто не мог стать вровень с милым, незабвенным Леней, лежавшем на Братском кладбище в захваченном врагами Севастополе.

Прибегая к иносказаниям, я объяснила Михайлову, что не должно младшему лейтенанту отвечать на ухаживания генерала, то есть первого секретаря ЦК ВЛКСМ, и лучше бы нам остаться друзьями, если он действительно хочет сохранить таковую дружбу. Очень удивился моим словам любимец товарища Сталина. Но как показали дальнейшие события, его дружеское отношение ко мне и впрямь имело место, сыграло свою решающую роль…

На службе я тоже держалась замкнуто, ни с кем никогда не кокетничала, на обычные офицерские посиделки не оставалась и спешила вернуться в свою комнату в общежитии. Здесь предавалась своим печальным размышлениям, читала и перечитывала любимый роман «Война и мир», писала письма в Удмуртию. Маме жаловалась на страшную тоску и просила ее приехать в Москву хотя бы на месяц. Старшую сестру Валентину спрашивала о здоровье моего драгоценного Моржика и его учебе в школе.

Однако вскоре Михайлов внес в мою жизнь некоторое разнообразие.

В кабинете первого секретаря и по его представлению произошло мое знакомство с Борисом Андреевичем Лавреневым, классиком советской литературы, автором романов, повестей, рассказов, пьес и сценариев фильмов, демонстрировавшихся в довоенное время на экранах нашей страны. Лавренев сообщил мне, что Главное управление политической пропаганды РККА, точнее – его отдел информации и печати – находит нужным издать брошюру о снайпере Людмиле Павличенко в популярной серии «Фронтовая библиотека краснофлотца». Он взялся за написание этого очерка, для чего и желает побеседовать со мной.

Конечно, имя Бориса Лавренева я знала, читала его интересную повесть «Сорок первый» и даже видела фильм по ней, снятый в 1927 году режиссером Яковом Протазановым. Однако оба персонажа этого фильма: диковатая фабричная девчонка Марютка, боец красногвардейского отряда, и ее пленник, утонченный интеллигент, любитель книг, поручик царской армии Говоруха-Отрок – а также весь конфликт между ними – показались мне несколько надуманными. Вопрос о том, как поступить с врагом, пытающимся бежать, мог занимать настоящего стрелка не более полминуты. Он решался просто – нажатием указательного пальца на спусковой крючок винтовки.

Теперь передо мной стоял человек лет пятидесяти, высокого роста, полноватый, в круглых очках с железной оправой, в сером костюме из твида. У него была красивая седая шевелюра. Лавренев окинул мою фигуру пристальным взглядом и небрежно сказал, что видит во мне точное повторение героини из его повести «Сорок первый», девушки по имени Марютка, и потому хорошо понимает мой характер. Если я отвечу сейчас на несколько его вопросов, то очерк будет готов через неделю, а там и сдан в печать. Брошюра выйдет в ноябре 1942 года. Так все обо мне узнают, а это очень приятно.

Было от чего разозлиться. Во-первых, я – не глупая фабричная девчонка, а студентка Киевского государственного университета, кроме того – офицер Красной армии. Во-вторых, ситуации принципиально разные: эта дура втюрилась в своего поручика и, судя по тексту повести, стала его любовницей, для меня же фрицы всегда оставались лишь мишенями и никаких чувств не вызывали. В-третьих, ничего приятного в том, что мое имя и биография станут известны тысячам незнакомых мне людей, я не нахожу. В-четвертых, опыт общения с литераторами и журналистами у меня имеется, и он – отрицательный. Пусть о ком-нибудь другом напишет уважаемый Борис Андреевич. Героев, сегодня смело и мужественно защищающих Отечество, у нас много.

Знаменитый писатель, не ожидавший такого отпора, растерялся.

Возможно, обветшалые образы Гражданской войны довлели над ним и мешали объективно воспринимать реальность. В 1920–1921 годах поручик артиллерии Борис Сергеев (Лавренев – его литературный псевдоним) вовремя перешел из белой Добровольческой армии на сторону красных, воевал в закаспийских степях с басмачами и даже командовал бронепоездом. Потом вместе с писателями К. Треневым и Вс. Ивановым он стал создателем жанра героико-романтической революционной драмы. Но мало революционно-романтического было в событиях нынешнего противостояния нашего народа и германского фашизма с его многочисленными европейскими союзниками…

Я полагала, что мое знакомство с Борисом Андреевичем на том закончится. Однако Лавренев проявил настойчивость. Он пожаловался на мое несносное поведение в Главное управление политической пропаганды РККА. Там обещали принять меры и приняли их, то есть передали мне строгий приказ начальника Главупра генерал-полковника А.А. Щербакова, а Лавреневу сообщили номер телефона общежития Наркомата обороны. Писатель позвонил, я согласилась на новую встречу.