Я – снайпер. В боях за Севастополь и Одессу - Страница 69

К оглавлению

69

Мы слушали его молча. Смертельная усталость была на лицах молодых бойцов. Их изъеденные потом гимнастерки выгорели от нестерпимо жаркого солнца, бинты на ранах потемнели от пороховой гари. Они пришли сюда с оружием, прямо с огневых позиций. Комсорг обернулся ко мне, как к единственному здесь старшему сержанту, ожидая ответа на речь. Обсуждать что-либо не хотелось, ответ мог быть только один.

– Клянемся сражаться до последней капли крови! – сказала я.

– Клянемся! – как эхо, повторили за мной остальные.

Глава 13
Слово командарма

Удары вражеской крупнокалиберной артиллерии по объектам нашей обороны делались все точнее. Конечно, тут не обходилось без немецких корректировщиков. Они могли наводить свои орудия, поскольку фрицы заняли некоторые высоты, господствующие на местности. В свое время я уничтожила их человек двенадцать, прятавшихся на деревьях и на холмах, на вторых этажах зданий. Но теперь ничего не получалось. Слишком силен был огненный вал, направленный в сторону защитников Севастополя. Дошло до того, что гитлеровские летчики стали охотиться за одинокими прохожими и автомобилями на улицах разрушенного города, на дорогах, ведущих к переднему краю.

Артналет на штаб нашего полка начался внезапно. Снаряды падали кучно, и при третьем залпе один из них угодил в крышу блиндажа, где находилось несколько человек. Дым, грохот, свист осколков. Капитан Безродный погиб на месте от ранения в голову. Однако мне повезло: осколок сделал глубокий разрез на правой скуле, оторвал мочку правого уха, также от ударной волны произошло повреждение барабанной перепонки и общая контузия. Меня доставили в наш дивизионный медсанбат № 47. Замечательный доктор Пишел-Гаек в очередной раз наложил швы на мою фронтовую рану. На следующий день в медсанбат пришел приказ о подготовке партии раненых к эвакуации в Новороссийск, и мое состояние хирург нашел подходящим для такого путешествия.

В пятницу,19 июня, в Севастополь из Новороссийска пришли сразу пять подводных лодок. Они доставили в осажденный город 165 тонн боеприпасов, 10 тонн авиабензина, 10 тонн продовольствия. Обратно в Новороссийск подлодки тоже не уходили пустыми. На них в тыловые госпитали переправляли раненых. По крайней мере, одна из самых больших – «Л-4» («Ленинец-4») могла, по расчетам специальной комиссии ВМФ, взять на борт до ста человек. Построенная в 1933 году как подводный минный заградитель, она достигала в длину почти восьмидесяти метров, в ширину – семь метров. В 1942 году командовал ею капитан третьего ранга Поляков.

Именно «Л-4» ночью разгружалась в Камышовой бухте, и бойцам из Чапаевской дивизии предоставили на ней место. Так поздним вечером 19 июня я очутилась на пологом, степном, открытом всем ветрам берегу. Подводная лодка, спасаясь от вездесущей германской авиации, весь день пролежала на дне. Она еще не всплыла, но раненых уже собралось много. Появление из морских глубин этого корабля сопровождалось радостными криками. Сначала в июньских сумерках все увидели довольно высокую рубку «Л-4», потом орудие калибра 100 мм, расположенное перед ней, потом весь корпус, узкий и длинный, напоминающий гигантскую сигару. Вода с плеском скатывалась с ее округлых бортов. Наконец открылись крышки обоих люков, и моряки-подводники вышли на металлическую палубу. Подлодка находилась посредине бухты. Подвозить к ней раненых собирались на моторном баркасе, пока причаленном к деревянной пристани. Главстаршина, широкоплечий, но небольшого роста, достал из кармана список и стал читать его, подсвечивая себе фонариком. Раненые выстроились в цепочку. Здесь находились те, кто мог передвигаться самостоятельно, и те, кому помогали санинструкторы и медсестры.

В баркас помещалось человек пятнадцать. Ему пришлось сделать несколько ходок, чтобы забрать с пристани всех. Море в Камышовой бухте оставалось спокойным, и мы довольно быстро перебирались с него на подлодку. Моряки помогали нам, провожали к открытому люку за рубкой. Далее по очень узкому трапу приходилось спускаться вниз, в шестой, кормовой отсек, где прямо на палубе расстелили пробковые матрасы. На них можно было лежать или сидеть, но ходить не рекомендовалось. Я устроила свой вещмешок около металлической переборки и осмотрелась. Помещение имело низкий потолок и скупо освещалось двумя лампами. Внизу, под нами негромко гудели дизельные моторы подлодки.

«Л-4» пробыла в походе трое суток.

Ночью она шла в надводном положении, днем погружалась на максимальную глубину. Но фашисты все равно заметили нашу лодку. Вражеские торпедные катера сбрасывали глубинные бомбы, самолеты – обыкновенные. Под водой их разрывы слышались хорошо и воспринимались как резкие удары по корпусу боевого корабля. Он вздрагивал, лампы в нашем отсеке мигали, то отключаясь, то вспыхивая вновь. Температура воздуха поднималась до 45 градусов тепла, дышать было нечем. Когда несколько раненых потеряли сознание, то всем раздали какие-то кислородные патроны. Они помогали людям продержаться до следующего вечера, когда подлодка всплывала, люки открывали, и свежий морской воздух проникал в ее узкие, похожие на пещеры, коридоры и кубрики.

На закате 22 июня 1942 года «Л-4», будучи в надводном положении, вошла в Цемесскую бухту. Город Новороссийск, раскинувшийся по ее берегам на 25 километров, принял нас радушно. Раненых разместили в трех санитарных «полуторках» и повезли в госпиталь. Я всматривалась в линию морского горизонта, залитую розовым светом уходящего солнца, и думала о том, что происходит сейчас далеко отсюда, на огневых рубежах Севастополя, где остались мои однополчане, доблестные «чапаевцы». Я не знала тогда, что для меня это – последний день на войне.

69