Я – снайпер. В боях за Севастополь и Одессу - Страница 55

Задержав дыхание, я плавно нажала на спусковой крючок.

С высоты пяти метров немец упал на чуть подтопленное водой из ручья, густо заросшее камышом дно Камышловского оврага. Следом за ним свалилась и его винтовка. К моему удивлению, работал он не со снайперским германским карабином «Zf.Kar.98k», а с ружьем системы Мосина, имевшим прицел «ПЕ», конечно же трофейным. Много отличного, совершенно исправного нашего оружия (которое мы, красноармейцы – «разинцы», получить тогда не могли) досталось захватчикам в первые месяцы войны.

Федор, взяв в руки автомат «ППШ-41», остался в окопе: прикрывать мой бросок к пораженному в переносицу врагу. За четверть часа где бегом, где ползком я преодолела камышовые заросли и очутилась возле трупа. Не люблю смотреть на лица мертвых врагов и уж тем более – потом вспоминать о них.

Счет пошел на минуты.

Я быстро обыскала гитлеровца, одетого в маскхалат поверх утепленного кителя. Вот его солдатская книжка, вот погоны, обшитые серебряным галуном, вот красная с черно-белой окантовкой орденская ленточка из второй петли на кителе, вот и знак ордена «Железный крест». Ножом-«финкой», острым, как бритва, я срезала эти вещи. Капитан Безродный будет доволен. Он ценит подобные сувениры и говорит, что они прекрасно дополняют его отчеты о службе разведки в поле.

Кроме того, женщине – будем откровенны – никогда не помешает запас из бинтов и ваты. Они у фрица есть. Большой пакет – во внутреннем кармане правой полы, пакет поменьше, на пять метров бинта – в правом нагрудном кармане кителя. Есть и подарок для любимого моего супруга – плоская фляга с коньяком, портсигар с сигаретами. В металлическом цилиндре, предназначенном для ношения противогаза, на самом деле никакого противогаза нет. Там снайперский сухой паек, видимо, на сутки: четыре пачки галет, две плитки шоколада в фольге, банка сардин в масле с ключом для открывания, припаянным к крышке.

Закинув за плечо «трехлинейку» с оптическим прицелом, ныне фашисту совсем не нужную, я вернулась к своему окопу. Федор Седых ждал меня с нетерпением. Он помог мне перевалиться через бруствер обратно в окоп и спросил, улыбаясь:

– Кого на сей раз пристукнули, товарищ старший сержант?

– Важная птица. Смотри, какие у него регалии, – я достала из кармана чужой орден.

– Ну, самое главное, – ответил Федор, – морячкам-то нашим станет спокойнее.

– Заметь, кругом тишина. Значит, один на охоту ходил, был в себе уверен, – я достала немецкую солдатскую книжку и прочитала вслух. – Гельмут Боммель, сто двадцать первый пехотный полк пятидесятой пехотной Бранденбургской дивизии, обер-фельдфебель. Ладно, уходим отсюда, пока они его не хватились…

Седых взял у меня обе винтовки: мою и трофейную, – и мы с ним быстро поползли по траншее к передовой линии третьего батальона 79-й бригады. Солдаты из боевого охранения нас встречали. Помахал нам рукой и пулеметчик, которому было поручено прикрывать гостей-снайперов в случае их обнаружения противником. Едва мы очутились между высоких земляных стен в ходе сообщения, как над Камышловским мостом засвистели мины, затрещали пулеметные очереди. Немцы очнулись и поливали огненным дождем нейтральную полосу. Наши им ответили. Тихо и умиротворенно начиналась пятница 23 января, а все-таки война свое отыграла…

Полковник Потапов, сидя за столом, долго рассматривал солдатскую книжку Гельмута Боммеля, приложенный к ней русский перевод и орден «Железный крест». Мы с Федором стояли перед ним, вытянувшись по стойке «смирно».

– Кто из вас снял снайпера? – спросил Потапов, почему-то глядя на сержанта Седых, мужчину рослого, сильного, с добродушной физиономией.

– Я, товарищ полковник, – мой ответ прозвучал четко и громко.

– Как это удалось?

– Привычное дело, товарищ полковник, – ответила я.

– Я тут прочитал, – неспешно продолжал беседу командир 79-й бригады. – Этот Боммель сюда переведен недавно, до того воевал в Польше, Бельгии и Франции, служил снайпером-инструктором в Берлине. У него на счету двести пятнадцать уничтоженных солдат и офицеров. А у вас сколько, Людмила Михайловна?

– Двести двадцать семь.

– Стало быть, поединок шел на равных?

– Так точно, товарищ полковник.

– У него два ордена. А у вас, товарищ старший сержант, есть правительственные награды?

– Никак нет, товарищ полковник.

В комнате воцарилась тишина. Алексей Степанович задумчиво меня разглядывал, точно видел в первый раз. Я же при таких объяснениях с начальством всегда старалась помалкивать. Полугодовое пребывание в Вооруженных Силах привело меня к мысли о том, что длительные разговоры со старшим командным составом ничего хорошего младшему командному составу не приносят. Потому я смотрела не на полковника, а на цветной плакат над его головой, изображающий строгую молодую женщину в красной косынке: «Т-с! Враг подслушивает!»

– Собирайтесь, товарищи сержанты! – вдруг нарушил молчание Потапов. – Сейчас поедем в штаб Приморской армии. С рапортом о вашем подвиге…

Алексей Степанович пользовался большим уважением у командования Приморской армии. Военную службу он начинал рядовым в 3-й Крымской стрелковой дивизии, потом стал офицером, закончил в 1939 году Краснознаменные высшие стрелково-тактические курсы «Выстрел», преподавал в Военно-морском училище береговой обороны имени ЛКСМУ. Великая Отечественная война открыла в нем талант военачальника. Вверенная ему 79-я морская бригада покрыла себя неувядаемой славой в боях за Севастополь, ее бойцы и командиры показывали образцы массового героизма. Потапов имел репутацию командира строгого, но справедливого. Своих подчиненных полковник представлял к наградам регулярно, считая, что те, кто под Севастополем отбивается от Одиннадцатой армии, имеющей двукратное численное превосходство над защитниками города, вполне заслуживали и медалей, и орденов, и внеочередного присвоения воинских званий.